Сергей Бирюков

Я говорил на птичьем языке, на языке синичьем и скворчином, да, были у меня свои причины так говорить, так жить на сквозняке.

А ну, попробуй как-нибудь иначе — из междометий и служебных слов вся речь вокруг: вот, как бы, дескать, значит. Застенчив быт и потому суров.

Я в этой школе, в этой шкуре топал с тобой и с тем, кто все еще берег последнее, что было поперек, — тропу стиха, глухую силу тропа.

Каждый вечер молитва. — О чем ты молишься, бабушка?

Слушаю: — осподи ... ... веру наиду... колая антонину анну и деток их ... дра ...гея влади лидию спаси и сохрани и отпусти... решения наши Я засыпаю и слушаю: спаси и сохрани души детей твоих неразумных спаси и сохрани спаси и сохрани спаси и сохрани

только это и стучит мое сердце

Гоголь — голый или гость, голос или горе? Колос воли, в горле кость, космос в теплом створе.

Пока играет Вятка в прятки, Тамбов не понимает шуток: затронь — в любое время суток Воронежу отдавит пятки, хотя громадину Воронеж и не проймешь, и не догонишь. Пока все тихо, снег упал... Портной в Проскурове проснется, посмотрит в ледяной кристалл и мыслям грустным улыбнется. Но гул идет по городам — неслышно, как по проводам.

Везде таятся перемены и вызревают чертежи. И Блоку видятся сквозь стены «невиданные мятежи».

Нигде на свете. Ночь такая. Нигде на свете тьмы такой не сыщешь. Такая ночь, что каждый шорох слышишь и ток подземных вод и крови толчки в виски. Такая темень. Тьма. Деревня спит, молчат собаки в страхе деревня спит в смирительной рубахе.

Из чернозема вылеплена ночь такая темень тьма